Последний из могикан, или Повествование о 1757 год - Страница 30

— Что же сделал Лисица? — холодно спросил индеец.

— Разве он не видел, что лес переполнен спрятавшимися врагами? Разве он не заметил, что даже змея не могла бы незаметно проползти мимо них? Разве он не заблудился умышленно, чтобы ослепить глаза гуронов? Разве Магуа не притворился, будто он возвращается к своему племени, которое так плохо обошлось с ним и, как собаку, выгнало его из своих вигвамов? А мы? Разве, заметив его намерения, мы не помогли ему, чтобы гуроны думали, будто белый человек счел своего друга врагом? Ведь правда? О, когда Хитрая Лисица своей мудростью ослепил глаза гуронов, они позабыли, что когда-то сделали ему много зла и заставили бежать к мохокам! Они оставили Магуа на южном берегу с пленниками, а сами, как безумцы, двинулись к северу. Я знаю: Лисица хочет, как настоящая лиса, повернуться и отвести к седому богатому шотландцу его дочерей. Да, Магуа, я вижу все и уже подумал о том, как следует отплатить тебе за мудрость. Прежде всего глава форта Уильям-Генри даст Лисице то, что обязан дать такой великий вождь за великую услугу: у Лисицы будет золотая медаль, его пороховницу переполнит порох, у него в сумке зазвенит столько долларов, сколько камешков валяется на побережье Хорикэна, и олень станет лизать ему руки, зная, что ему не убежать от выстрела того ружья, которое получит вождь. Я же не знаю, как превзойти щедрость шотландца… Погоди. Я… да, я тебе… — Что же даст мне молодой вождь, пришедший от восхода солнца? — спросил гурон, заметив, что Хейворд запнулся.

— С островов, которые лежат на Солнечном Озере, он проведет струю огненной воды. Эта жидкость потечет перед вигвамами Магуа и не остановится, пока сердце индейца не станет легче перышка, а его дыхание не сделается слаще аромата дикой медуницы…

Магуа серьезно слушал медленную речь Хейворда. Когда молодой человек упомянул о том, что ему кажется, будто индеец хитро обманул гуронов, лицо его слушателя приняло выражение осторожной сдержанности. Когда Хейворд напомнил об оскорблениях, которые изгнали гурона из вигвамов его племени, глаза Лисицы вспыхнули свирепым блеском, и Дункан понял, что он затронул как раз ту самую струну, которой ему следовало коснуться. Когда же он дошел до фраз, которыми хитро подстрекал и жажду мести дикаря, и его алчность, он, во всяком случае, возбудил его глубокое внимание. Лисица задал свой последний, вопрос, о награде, спокойно, с обычной важностью индейца, однако, судя по задумчивому выражению его лица, ясно было, что ему следовало ответить предусмотрительно хитро. Несколько мгновений гурон молчал, потом, положив свою руку на грубую перевязку, которая прикрывала его раненое плечо, сказал:

— Разве друзья оставляют такие знаки?

— Неужели Длинный Карабин нанес бы такую легкую рану врагу?

— А разве делавары подползают, как змеи, к тем, кого они любят, чтобы нанести удар?

— Неужели Великий Змей позволил бы услышать свое приближение к тому, кого желал бы видеть глухим?

— А белый вождь часто жжет порох перед лицом своих собратьев?

— Промахивается ли он, если действительно намерен убить? — с хорошо разыгранной усмешкой ответил Дункан.

После этих быстрых вопросов и ответов наступило долгое молчание. Дункан заметил колебания Магуа и, желая довершить свою победу, хотел было снова приняться за перечисление наград, но Магуа остановил его выразительным движением руки и произнес:

— Довольно! Лисица — мудрый вождь, а то, что он сделает, будет видно. Иди и не раскрывай губ. Когда Магуа заговорит, ты успеешь ответить ему. Хейворд заметил, что Лисица с опаской оглядывается на остальных гуронов, и немедленно отошел, чтобы не дать им возможности заподозрить его в сообщничестве с их предводителем. Магуа подошел к лошадям и сделал вид, что он очень доволен усердием своих подчиненных. Затем знаком предложил Хейворду помочь Коре и Алисе сесть на их нарраганзетов. Больше не было подходящего предлога для задержки, и Хейворд был вынужден подчиниться. Помогая Коре и Алисе, которые почти не поднимали глаз из боязни увидеть злобные лица гуронов, сесть на лошадей, Дункан шепнул им о своих оживших надеждах.

Индейцы, отправившиеся за исполином, увели с собой лошадь Давида, а потому Гамут и Дункан были принуждены идти пешком. Однако Хейворд не особенно жалел об этом, так как, двигаясь медленно, он мог задерживать весь отряд. Его взгляд все еще с надеждой обращался в сторону форта Эдвард, и он ждал, что из леса донесется шум, который даст ему знать о приближении избавителей.

Когда все было готово, Магуа двинулся впереди всех. За ним шел Давид, который, по мере того как рана перестала давать себя знать, постепенно начинал осознавать свое истинное положение. Дальше ехали сестры. Хейворд держался рядом с ними, а индейцы шагали по обеим сторонам пленников и замыкали шествие. Бдительность их не ослабевала ни на минуту.

Все молчали, только Дункан время от времени обращался со словами утешения к Алисе и Коре да Гамут изливал свою душу в жалобных восклицаниях. Путники направились к югу по дороге, совершенно противоположной пути к форту Уильям-Генри. Несмотря на это, Хейворд все же не допускал мысли, чтобы Магуа так скоро позабыл о предложенной ему награде; к тому же гурону была необходима осторожность.

Миля за милей двигались путники по бесконечному лесу, но конца этому утомительному переходу не предвиделось.

Хейворд следил за полуденными лучами солнца, пробивавшимися сквозь ветви деревьев, и жаждал того мгновения, когда Магуа пойдет по пути, благоприятному для путешественников.