Последний из могикан, или Повествование о 1757 год - Страница 34

Рассказал он также, каким образом погибал каждый из их друзей, упоминая о мужестве и признанных добродетелях убитых. По окончании этого рассказа голос индейца снова изменился — зазвучал тихо, скорбно, жалобно; в нем слышались горловые ноты, не лишенные музыкальности. Магуа говорил о женах и детях убитых, об их одиночестве, о горе и, наконец, напомнил о долге воинов, смести за нанесенные им обиды. Внезапно повысив голос, придав ему выражение свирепой силы, он закончил свою длинную речь целым рядом взволнованных вопросов.

— Разве гуроны собаки, чтобы выносить все это? Кто скажет жене Минаугуа, что его скальп достался рыбами что родное племя не отомстило за его смерть? Кто осмелится встретиться с гордой матерью Вассаватими, не обагрив рук вражеской кровью?

Что мы ответим нашим старикам, когда они спросят нас, где скальпы врагов, а у нас не окажется ни одного волоса с головы неприятеля? Женщины будут указывать на нас пальцами. На имени гуронов лежит темное пятно; надо смыть его вражеской кровью…

Голос Магуа заглушили бешеные восклицания, наполнившие воздух, словно здесь, в лесу, сидела не маленькая кучка индейцев, а собрались огромные толпы. Все, что говорил Магуа, можно было прочесть на лицах окружавших его индейцев. На печальные речи его они отвечали сочувствием и грустью. Когда он призывал отстаивать свои права, они поддерживали его жестами одобрения; хвастливые проповеди они встречали дикими восторгами. При упоминании о мужестве взгляды их становились твердыми и суровыми; когда он указывал на потери, которые они понесли, глаза их загорались яростью; когда он заговорил о насмешках женщин, дикари от стыда опустили головы, но его слово о мести задело самую чувствительную струну в душе гуронов; дикари поняли, что месть в их руках, и все поднялись с земли, изливая свою ярость в безумных криках. Они обнажили ножи, подняли томагавки и ринулись к пленникам. Хейворд бросился вперед и заслонил собой Кору и Алису. Он схватил первого из краснокожих, отчаянным усилием сдавил его и тем самым на секунду задержал толпу.

Неожиданное сопротивление дало возможность Магуа принять участие в деле; закричав что-то, он привлек к себе внимание. Хитрыми речами Лисица помешал дикарям немедленно решить участь пленников и быстро уговорил их продлить страдания несчастных жертв. Гуроны встретили его предложение громкими радостными криками.

Двое тотчас бросились на Хейворда, третий схватил неуклюжего преподавателя пения. Однако ни один из белых не сдался без отчаянной, хотя и бесплодной борьбы. Даже слабый Давид свалил на землю своего противника. Хейворда гуроны не могли одолеть, пока третий индеец, управившись с Давидом, не подоспел им на помощь. После этого Дункана скрутили и привязали к стволу того самого дерева, на ветвях которого Магуа разыгрывал пантомиму, изображая смерть гурона: Когда молодой офицер пришел в себя, он увидел, что справа от него стояла, тоже привязанная к дереву, Кора. Она была бледна и взволнованна, но ее твердый взгляд бесстрашно следил за каждым движением врагов. Слева Дункан увидел Алису; только прутья ивы, которыми она привязана была к сосне, поддерживали тонкую фигуру светловолосой девушки; держаться на своих ослабевших ногах она не могла. Давид впервые вступил в борьбу и теперь был погружен в раздумье, не зная, достойно ли это доброго христианина.

Между тем гуроны собирались привести в исполнение свои страшные замыслы. Одни складывали хворост, щепки и коряги в большую груду для костра; другие пригнули вершины двух молодых деревьев к самой земле, собираясь привязать руки Хейворда к этим вершинами потом отпустить деревца. Однако Магуа придумал еще более мрачную, более жестокую месть, сулившую ему особенное наслаждение.

Пока его товарищи перед глазами пленника приготовляли эти хорошо известные орудия пыток, Хитрая Лисица подошел к Коре и со злобным выражением лица указал ей на ожидавшую ее неминуемую участь.

— Ну, — произнес он, — что скажет дочь Мунро? Ее голова слишком прекрасна, чтобы покоиться на подушке в вигваме Хитрой Лисицы? Ей больше нравится, чтоб ее голова покатилась с этого холма, как игрушка для волков?

— Что хочет сказать это чудовище? — спросил изумленный Хейворд.

— Ничего, — твердо ответила девушка. — Он дикарь и не ведает, что делает. В его невежестве — для него прощение.

— Прощение? — повторил свирепый гурон, не поняв ее слов. — О нет! Память индейца длиннее рук бледнолицых. Говори, должен ли я отправить светловолосую девушку к ее отцу? Пойдешь ли ты за Магуа к Великим Озерам, чтобы носить для него воду и печь ему хлеб?

Кора знаком велела ему отойти: ее охватило непобедимое отвращение.

— Уйди! — сказала она с твердостью, которая на мгновение покорила жестокого дикаря. — Ты ненавистью наполняешь мои последние минуты.

Но он, с насмешкой указывая на Алису, сказал:

— Смотрите! Ребенок плачет! Ей рано умирать! Пошлем ее к Мунро пусть она расчесывает его седые волосы и поддерживает жизнь старика. Кора не могла устоять против желания взглянуть на свою младшую сестру, в глазах которой встретила умоляющее выражение, красноречиво говорившее, до чего ей хочется жить.

— Что он говорит, милая Кора? — прозвучал дрожащий голосок Алисы. — Кажется, он сказал, что хочет отправить меня к отцу?

Несколько мгновений Кора смотрела на младшую сестру, и на ее лице отражалась борьба сильных и разноречивых чувств.

Наконец она заговорила голосом, потерявшим недавнюю резкость; теперь в ее тоне слышалась почти материнская нежность.