Последний из могикан, или Повествование о 1757 год - Страница 95

— Пусть мой отец взглянет в лицо мне, — сказал Твердое Сердце, — он не увидит в нем перемены. Правда, мои молодые люди не вышли на тропу войны — они видели вещие сны, в которых им было указано не делать этого. Но они любят и почитают великого белого вождя.

— Поверит ли он этому, когда услышит, что величайший его враг нашел приют в лагере его детей? Когда ему скажут, что кровожадный ингиз курит у вашего огня? Что бледнолицый, убивший так много его друзей, расхаживает среди делаваров?

Что вы, мой великий канадский отец не так глуп!

— Где тот ингиз, которого боятся делавары, — возразил вождь, — который убил моих молодых людей? Кто смертельный враг моего великого отца?

— Длинный Карабин.

Делаварские воины вздрогнули, услыхав хорошо известное имя. По их изумлению ясно было видно, что они впервые узнали, что в их власти находится человек, приобретший такую славу среди французских союзников.

— Что хочет сказать мой брат? — спросил Твердое Сердце с удивлением.

— Гуроны никогда не лгут! — холодно ответил Магуа; он прислонился головой к краю хижины и прикрыл смуглую грудь своей легкой одеждой. — Пусть делавары пересчитают своих пленников; среди них они найдут одного, кожа которого не красна и не бела.

Наступила долгая пауза. Вождь отошел в сторону посоветоваться с товарищами, а посланцы отправились, чтобы собрать старейшин племени.

Один за другим воины входили в хижину, и важное известие, сообщенное Магуа, передавалось каждому. Все встречали его с изумлением. Новость передавалась из уст в уста, и вскоре во всем лагере поднялось сильное волнение. Женщины бросили работу, стараясь уловить отдельные слова, нечаянно срывавшиеся с уст воинов. Мальчики, оставив свои игры, расхаживали среди взрослых, с любопытством и восторгом прислушиваясь к отрывистым восклицаниям отцов, выражавших свое удивление перед смелостью ненавистного врага.

Когда возбуждение несколько улеглось, старики решили серьезно обдумать, чего требовали честь и безопасность их племени в таких щекотливых и затруднительных обстоятельствах.

Во все время этого движения среди общего волнения Магуа не только не покинул своего места, но остался в той же позе, неподвижной и внешне совершенно равнодушной к тому, что происходило вокруг него. Но ничто не ускользало от его бдительного взгляда. При его знании народа, с которым он имел дело, Хитрая Лисица предвидел каждую меру, на которую решались вожди; можно сказать, что во многих случаях он знал их намерения прежде, чем сами они сознавали их.

Совещание делаваров было непродолжительно. Когда оно окончилось, общая суматоха возвестила, что за совещанием вождей должно немедленно последовать торжественное собрание всего племени. Такие собрания происходили только в самых важных случаях.

Хитрый гурон, коварный и мрачный наблюдатель, сидел поодаль. Он понимал, что его предложения будут обсуждаться на собрании всего племени. Потом Магуа вышел из хижины и молча подошел к площадке перед лагерем, где уже начали собираться воины.

Прошло около получаса, пока все, включая женщин и детей, не заняли свои места. И, когда солнце стало подниматься над верхушками горы, у подножия которой делавары устроили свой лагерь, большинство их уже сидели на своих местах. А когда его яркие лучи брызнули из-за очертаний деревьев, окаймлявших возвышенность, число собравшихся превышало тысячу. Только старейшие и опытнейшие имели право изложить перед собранием предмет обсуждения. Пока один из таких людей не обнаружит желания говорить, никакие воинские подвиги, природные таланты или ораторский дар не оправдали бы юношу, решившегося прервать молчание. В данном случае, престарелый воин, который должен был говорить, долго молчал, по-видимому взволнованный важностью того, что ему предстояло сообщить. Молчание тянулось гораздо дольше обыкновенной паузы, предшествующей совету; но даже самый младший из мальчиков не обнаруживал нетерпения. По временам глаза, кого-либо из индейцев поднимались от земли, к которой были как бы прикованы взоры большинства, и обращались к одной из хижин, отличавшейся от остальных только тем, что она была лучше других защищена от непогоды. Наконец в толпе пробежал тихий шепот, и все сразу поднялись со своих мест. В это мгновение дверь хижины, о которой только что шла речь, отворилась; оттуда вышли трое людей и медленно направились к месту совета. Все они были стары, старше всех присутствовавших стариков; но тот, который шел посредине, опираясь на своих товарищей, насчитывал столько лет, сколько редко выпадает на долю человека. Его фигура, некогда стройная и прямая, как кедр, теперь согнулась под гнетом более чем столетней жизни.

Упругая, легкая походка, обычная для индейца, исчезла; старик медленно совершал свой долгий путь, дюйм за дюймом. Его темное сморщенное лицо составляло резкий контраст с длинными белоснежными кудрями, рассыпавшимися по плечам в таком изобилии, словно оповещая, что прошла вечность, когда в последний раз волосы были пострижены.

Одежда этого патриарха, ибо так можно было его назвать, была богата и внушительна, но вполне соответствовала простым обычаям людей его племени. Она была сделана из лучших звериных шкур, лишенных шерсти и покрытых причудливыми рисунками, изображавшими его былые боевые подвиги. На груди его красовались медали, некоторые из серебра, а две из золота.

То были дары белых, полученные им в течение его долголетней жизни. На руках и на ногах сверкали золотые браслеты. На голове его, которую волосы покрывали сплошь, так как старик давно уже не участвовал в военных походах, виднелось нечто вроде диадемы. Украшавшие эту диадему драгоценности горели среди трех ниспадавших страусовых перьев, выкрашенных в черный цвет и составлявших резкий контраст с белоснежными прядями волос. Его томагавк почти исчезал под накладным серебром, а рукоятка ножа горела, словно рог из массивного золота.